Макс Фрай - Жалобная книга [litres]
Спасибо Маринушке, это был самый беззаботный и, пожалуй, самый короткий год моей жизни. Даже не верится, что он уже пролетел. По внутренним часам месяца четыре прошло, не больше, а ведь прежде мне всякая московская зима вечностью казалась. Безвременьем, массовым добровольным сошествием в царство Хель, откуда никто не вернется живым; одна надежда — травой по весне, грибами по осени прорасти, если удастся пробить мягким темечком городской асфальт…
Залпом допив кофе, благодарно тычусь лбом в плечо своей кормилицы, соскальзываю с табурета, обретаю, наконец, твердую почву под ногами. Отправляюсь к себе. Жопа я буду, если не воспользуюсь свободной минуткой, чтобы заняться переводом. Воздастся мне в таком случае в ночь с четверга на пятницу, ибо пятница обозначена в моем ежедневнике страшным словом «deadline». Мертвая, стало быть, линия. Лежит там, в несбывшемся пока «потом», одна, холодная, бездыханная.
Плохи ее дела.
Моя задача состоит в том, чтобы опустить бедняге веки. А для этого придется как следует поработать.
Впрочем, переводить Штрауха — удовольствие. Язык нельзя сказать, чтобы прост, но и не шибко замысловат. Видно, что журналист писал: в какие бы метафизические дебри ни занесло его воображение, а излагает четко, собака. Так четко, что волосы дыбом.
«Люди полагают, — пишет Михаэль Штраух, — будто города — порождения их собственной созидательной воли, труда, воодушевления и скуки. Думают, в городах нет места хаосу и наваждениям. Уверяют себя: мы живем в тихом квартале, дети ходят в хорошую школу, торговцы на рынке приветливо с нами здороваются, у нас свой столик в пивном ресторане за углом — что, ну что может нам тут угрожать?! Горожанин беспечен, о да. Уверен: худшее, что может поджидать его на улице, — хулиганы, пушеры да нетрезвые водители. Неприятно, конечно, но, ничего не попишешь, дело житейское.
Никто не ожидает, что где-нибудь на пересечении Хохштрассе и Марктплац, между табачной лавкой и зоомагазином, перед ним разверзнется бездна.
Что ж, тем восхитительней нечаянная встреча.
Иные чудеса и правда предпочитают подстерегать свою добычу в пустынях и подземельях; на худой конец — в ночном лесу или на горной тропе. Но их не так уж много осталось. Нынче тайны изголодались по свежей крови, вот и предпочитают держаться поближе к людям. А мы… Что ж, мы, как известно, строим для себя города и заполняем их своими телами, все еще пригодными для работы, сна и любви.
Для чудес мы тоже, как ни странно, вполне годимся. Сладкая, калорийная пища, сухие дрова для костра — мы нужны им, и это не всегда хорошая новость».
Вот-вот. Не всегда.
На этом месте я вчера и остановилась. Вернее, просто уснула в обнимку с ноутбуком, не разложив толком футон, — умаялась. Проснулась от писка разрядившейся батареи, едва сохранить успела сделанную работу…
Ах, Михаэль, Михаэль, любовь моя, что же ты со мной делаешь?.. Сколько халтур за плечами, а ведь впервые хочется загрести под себя весь текст.
Ага, съест-то он съест, да кто ж ему даст?.. Мои полторы сотни страниц — всего четверть общего объема. Еще двести Наташка, милый мой дружочек, переводит сама, а остатки, кажется, спихнула бывшему мужу. Как началась и чем закончится диковинная история сумасшедшего директора музея, мне неведомо. И мочи нет терпеть до выхода книги. Решено: стану клянчить файл. Наташка решит, что я свихнулась, и будет совершенно права. Она, впрочем, всегда права; даже Аркан Судьбы у нее — Юстиция. Обхохочешься.
…и это не всегда хорошая новость.
Возможно. Но все остальные новости идут в задницу.
Такие, брат, дела.
Через час пришлось выключать все на фиг, ибо Маринушка прислала ко мне очередного клиента. Дядечку. Ну, удружила…
Дядечки ко мне ходят нечасто. Считается, не мужское это дело — по гадалкам шастать. Оно и неплохо: будь моя воля, я бы вовсе дела с ними не имела. Тяжелый случай. Жаловаться на жизнь и распускать хвост одновременно — уму непостижимо! Они, тем не менее, как-то умудряются совмещать эти два мероприятия.
Этот, впрочем, с первого взгляда показался мне исключением из общего правила. Высокий, импозантный господин с седыми висками, в дорогом кашемировом пальто. Взор, однако, как у побитой собаки, руки дрожат — едва заметно, и все же… Крепко его, видать скрутило. Такой вряд ли станет выпендриваться.
— Марина Иннокентьевна сказала, вы на картах гадаете, — смущенно шепчет. — Я хотел только спросить… Только спросить.
— Спрашивайте.
— Вы про здоровье тоже гадаете? Или как?
— Теоретически говоря, да, — отвечаю осторожно. — Но про здоровье лучше все-таки у врача спрашивать. Я вам разве что общую картину могу обрисовать: насколько опасна болезнь, на что можно рассчитывать… Но диагноз я вам не поставлю.
Говорю, а сама чувствую, как каменеет мой желудок. Сколько себя помню, отношения наши с пузом складывались прекрасно, хоть в музей медицины меня сдавай, как обладательницу самого здорового желудка на планете. А теперь — что за дрянь такая?! Словно бы каменный шар проглотила, и предмет сей постепенно превращается в свинцовый. Только этого не хватало, что ж тут будешь делать?!
Однако держу лицо. Приветливо улыбаюсь клиенту. Хорошо бы все же не отпускать его восвояси. Я, конечно, наложением рук не исцеляю, толку от меня — чуть. Но какой дурак откажется от соблазна услышать: «Все будет хорошо». Затем он, надо понимать, и пришел.
— У врача я уже был, — поспешно докладывает дядечка. — И завтра снова пойду. Да, завтра… Понимаете, Варя… вас ведь Варя зовут?
— Варвара, — ответствую с достоинством.
С именем моим такая беда: его до «Вари» сокращать не надо бы. Совсем несолидно звучит: «Варя». А «Варвара» — очень даже неплохо. Особенно сейчас, когда вдруг возродилась мода на все эти якобы исконно русские имена.
Исконно.
Русские.
Убиться веником.
А ведь была бы я Барбарой, если бы папа проявил чуть больше настойчивости, не дал бы запугать себя толстой тетке из ЗАГСа. Ну да чего теперь локти кусать, дело прошлое.
— Варя, — он меня вовсе не слушает. Повторяет: — Варя. Завтра мне нужно идти за результатами анализов. И у меня, милая Варя, сердце не на месте. Не то действительно предчувствие, не то просто нервы. Нехорошо мне, Варя. Страшно. Вот и пришел к вам. Можно узнать: в живых-то я хоть останусь?
— Это можно, — отвечаю спокойно.
Желудок меж тем болит так, что я сейчас выть начну. Ну, не в голос, конечно, а тихонечко так поскуливать. Как замученная злодеями мышь. Но дело прежде всего, а потому я достаю из мешочка колоду Кроули. Когда человек уверен, что пришел ко мне с вопросами жизни и смерти, иные колоды бессильны. Проверено уж не раз.
